Сноп ярчайшего света на миг ослепил, пригвоздил к месту. На повышенных оборотах взревел мотор, и из-за угла выскочил «хозяев» уазик, на повороте его занесло, чуть не опрокинуло, но водитель с управлением справился.
Гриневский!.. Нет, не Гриневский – ангел-хранитель на сияющей колеснице!
Карташ бросился ему наперерез, размахивая пистолетом. Вдоль борта «козла» неровной цепочкой тянулись следы от автоматных пуль…
Таксист резко затормозил, распахнул дверцу.
– Сюда, начальник, живо, твою маму!..
Как мешок с картошкой выдернув Машу из дверей, Алексей одним прыжком пересёк расстояние до машины, толчком бросил дочурку на переднее сиденье, рванул заднюю дверцу…
Автоматная очередь раздалась вслед, когда уазик уже летел вперёд, прочь от разверзшегося на месте лагеря ада, заднее стекло разлетелось вдребезги, усыпав пассажиров осколками, но они уже ушли, ушли!
Таксист вырубил свет – правильно, не фиг подсвечивать мишень, – и дорога впереди исчезла. Они мчались сквозь абсолютный мрак.
На колдобине машину подбросило, Алексей крепко приложился темечком о крышу, едва не прикусив язык, – и рёв двигателя вдруг усилился до грохота работающего компрессора. Сорвало к такой-то матери глушитель. Ну и хрен с ним, – дотянем до леса, решили друзья…
– К лесу давай, к лесу! – заорал Карташ, вытряхивая стеклянное крошево из волос.
– Застрянем же! – не оборачиваясь, попытался перекричать мотор Таксист.
– Бля, к дороге на лесосеку, кретин! Вон туда! До лесосеки доедем, а там пешедралом в лес! За нами не попрутся, смысла им нет за нами переться!
– Папа! Там же папа остался!.. – Маша схватилась за ручку дверцы, но Карташ мигом перехватил её, зарычал, надсаживая глотку:
– Дура, покрошат! У нас из оружия один пистолет! А у них автоматы!
– А потом что?! – от волнения Гриневский пустил петуха.
– А потом и думать будем!..
Таксист приглушённо выматерился, до побелевших костяшек на пальцах сжимая штурвал, наклонившись вперёд и вглядываясь в невидимую дорогу, будто та была заминирована.
Машина ворвалась в лес, и звук работающего на предельных оборотах мотора стал вовсе уж оглушительным. Гриневский снова врубил дальний свет, и замелькали калейдоскопом деревья, кусты, поваленные стволы, пни… По сравнению с дорогой возле зоны эта казалась проспектом какого-нибудь Тухачевского или улицей Карла Маркса в Шантарске, право слово…
– Тише, Гриня, уже можно тише, – посоветовал Карташ.
Гриневский послушно сбавил скорость.
Алексей мельком оглянулся назад, в беспросветную тьму за кормой – никого – и откинулся на спинку. Только сейчас он понял, что по-прежнему стискивает скользкую от пота рукоять «Макарова», и попытался разжать сведённые судорогой пальцы. Пальцы не слушались. Спокойнее, спокойнее, надо взять себя в руки, ушли ведь, уже ушли, краснокожие не догонят…
Горло вдруг сжал спазм, и Карташ с некоторым ужасом понял, что ещё немного, ещё чуть-чуть – и расхохочется в голос, будет ржать, как гиена, до полного изнеможения, до донышка… поэтому он со всей силы вонзил ногти левой руки в запястье правой. Боль пришла не сразу, словно правая рука онемела, словно он её отлежал. Или отсидел, какая, к херам, разница…
Но – немного отпустило. Ледяной, вибрирующий мелкой дрожью стержень в груди начал таять. Тело расслабилось, напряг последних минут – судя по сумеркам, с начала бунта прошло не больше двадцати-двадцати пяти минут, а кажется, будто несколько лет – напряг отпустил. Ф-фу…
А ведь «хозяин», Гена-археолог, Кузьминична, Нинка, какие-никакие друзья-приятели – все остались там, в лагере и в городке, на который надвигается смерть…
Нина, бли-ин…
Гриневский вдруг затормозил резко, так, что пассажиров бросило вперёд, сам вдруг застучал кулаками по рулю, яростно, со всей дури, выплёскивая напряжение, выкрикивая бессвязные проклятья – уазик аж ходуном заходил. Потом успокоился неожиданно, как и завёлся. Пробормотал едва слышно:
– Извини начальник… Прорвало.
– Бывает, – нейтральным голосом отозвался Карташ, только сейчас смекнув, что на пару с Машей заимел зэка – считай, беглого – в качестве шофёра по ночной тайге. И сие как-то не улыбалось. Ещё полоснёт бритвой, ссыльный всё ж таки, как говорится в одном бородатом анекдоте… А с другой стороны – если б не Таксист, поглумились бы над ними возле зоны, это уж к гадалке не ходи…
Он сказал примирительно:
– Давай вперёд помаленьку, лады? Гнать только вот не надо.
Гриневский выжал сцепление и тронулся.
Алексея вдруг неукротимо потянуло в сон. По эту сторону яви его удержало лишь осознание того, что сон, настоящий сон, ночной кошмар остался там, позади. И возвращаться в него ох как не хотелось…
27 июля 200* года, 23.16.
Воспевать ночную езду по тайге взялись бы разве самые отпетые романтики – из тех, что если и выбираются из столиц, то не далее чем на дачные участки, где, сидя на веранде с видом на жидкий, истоптанный грибниками лесок, прихлёбывают чаёк напополам с коньячком и сочиняют сердцещипательные песенки о палатках, геологах, кострах, о туманах и о запахах тайги. В общем, про то, что «нам не страшен дождик хмурый».
Взаправдашняя ночная езда по таёжной дороге, даже на уазике, то есть на самой приспособленной к этим ралли машине, напрочь лишена какой бы то ни было романтики. Темень беспросветная, свет фар отвоёвывает у мрака лишь крохотный плацдарм прямо перед скачущей по ухабам машиной. Скорость приходится держать невысокую, тайга становится всё гуще, дорога всё уже, ветви то и дело хлещут по стеклу. И вскоре под кожу начинает просачиваться неприятный холодок, а вслед за этим сердечко внезапно сжимают невидимые пассатижи – так накатывает ощущение безлюдья, раскинувшегося во все стороны на сотни, а то и тысячи вёрст, безлюдья, во владения которого ты забираешься глубже и глубже. Какая уж тут к чертям романтика! Ты вдруг осознаёшь, как с треском рвутся все твои привычные, уютные, удобные связи, как ты отныне далёк от телефонов, лекарств, «скорой помощи», запасов еды на полках холодильников, мягких постелей, тепла и прочих благ цивилизации. Тебя не прикроют МЧС, МВД и прочие службы. С этого момента можешь полагаться только на себя и на удачу.