Тайга и зона - Страница 44

Ты становишься частью изначальной жизни, которой ты безразличен, как плевок, которая обходилась без тебя миллионы лет и не заметит твоего ухода из мира. И приятного в этих ощущениях нет ничего – что бы не пели столичные барды…

Ехали молча. И не только из-за стресса, а ещё и по вполне житейской причине – трясло нещадно. Раздолбанная лесовозами таёжная стёжка не давала людям возможности оторвать ладони от скоб и спинок сидений. На таких ухабах будешь много говорить – точно себе язык откусишь.

Карташ посматривал вперёд, видел тёмный, отрешённый профиль Маши, её потухший взгляд и сжатые губы. Гриневский же выглядел сейчас за рулём точно так же, как и несколько часов назад – как собранный, хоть и раздражённый, уверенный в себе, хоть и не спавший ночь шофёр на тяжёлой трассе. «О чём он, интересно, сейчас размышляет?» – гадал Карташ. Пошевелился, нашаривая под собой бушлат, – хорошо захватил для выгула доченьки…

– Никаких развилок, – внезапно произнесла Маша глухим голосом.

Алексею показалось, что вырвавшаяся у неё фраза относится вовсе не к лесной дороге, а к чему-то более значительному, всеобъемлющему, может быть, фраза эта – некий итог её невесёлых раздумий.

– Некуда тут сворачивать, – без выражения проговорил Гриневский. Ну, уж этот-то точно имел в виду таёжную трассу.

Кстати, и вправду развилок не будет до самого подъезда к лесосеке. Так и трястись им по безвариантной узкой стёжке, на которой чтобы разъехаться, шофёрам встречных машин пришлось бы демонстрировать чудеса высшего пилотажа…

«Вот и сходили в отпуск, бля…» – со злостью подумал Карташ. Покосился на Машу. Та сидела прямо, невидяще глядя перед собой. Истерикой пока не пахло, молоток девка, держится. Соображает, что не до папы сейчас… А сейчас до разговорчика по душам кое с кем. Самое время.

И сказал отрывисто, положив руку со стволом на плечо водителя:

– Короче, заключённый Гриневский. Время разбора полётов. Отвечай быстренько и честно, как у духовника. Что за херня происходит?.. – Вдавил в его шею дуло «Макарова». – Стоп-стоп, ты мне плечиками-то не елозь. У меня, понимаешь ли, ствол, а тебя – голы рученьки. И прежде чем ты руль в канаву какую-нибудь повернуть успеешь, я тебе полчерепа снесу, усёк? Тогда продолжаем «Что? Где? Когда?»… Мы, понимаешь ли, теперь с тобой одним миром мазаны – ты, получается, беглый, а я, получается, тоже вроде как пост покинул… И скрывать сейчас что-либо друг от друга у нас резона нет. Повторяю: что в зоне произошло?

– Соскок, начальник, – после долгой паузы негромко ответил Гриневский. – Семеро «углов» срыли под шумок… точнее, собирались. Ради того всё и затеяно было.

Наступило время Карташу раскинуть мозгами.

– Ты меня не парь, – наконец рассудительно сказал он. – Ради какого-то соскока кипеж на всю зону не поднимать, с прорывом, да с захватом оружия? Так не бывает.

– Именно потому, что так не бывает. Пока солдатня с ментами будут остальных ловить да успокаивать, пока пересчитают, кто жив, кого мочканули, кто в леса подался – те уже далеко будут…

Машина вильнула, попав колесом в яму, мотор гневно взвыл, но вытащил уазик из выбоины и, взревев по-медвежьи, погнал их дальше.

Маша молчала.

Карташ поразмыслил ещё немного, убрал пистолет. Сказал спокойно:

– Не верю. Ты, дружок, поаккуратнее будь на дороге-то… Ну хорошо. Допустим. А как так получилось, что…

От неожиданности Гриневский не втопил до упора педаль тормоза лишь чудом, спас, видать, немалый таксистский опыт – иначе лететь бы пассажирам уазика носом вперёд, до столкновения с преградами. Нет, Таксист просто резко вильнул на обочину и остановил машину в шуршащих зарослях молодого ельника.

Случилось это, когда уазик свернул за очередной поворот возле самой лесосеки, и фары выхватили замызганное окошко, зелёный задний борт и на нём крупные чёрные номера брошенного посреди дороги пазика-«вахтовки». Угловые! Вот, оказывается, кто на автобусе сдёрнул!

– Маша, на пол! – крикнул Карташ, распахнул дверцу, перехватил табельный «Макаров» обеими руками и вывалился наружу.

Перекатился, замер, огляделся, затем по-пластунски переполз под прикрытие невысокой кочки. Выждав две секунды, решился, вскочил и бросился вперёд, ориентируясь на средней толщины ствол сосны. Если оставлена засада от соскочивших, то начнут стрелять. Не из стали же их нервы! Но у него есть все шансы проскочить. Чего ж Таксист, сука, не погасил фары-то…

Он проскочил и, тяжело дыша, прижался к шершавой сосновой коре. Пока таёжную тишину не нарушали иные звуки, кроме лесных.

Карташ заметил на дороге, залитой лунным светом, тёмный силуэт.

– Их тут нет, начальник, – стоя на дороге, Гриневский говорил негромко, но не приходилось напрягать слух, чтобы расслышать его слова. – Чего им тут делать, кого караулить? Как они бы догадались, что мы по ихней же стёжке пошли?..

В правоте слов Таксиста лучше прочего убеждало то, что он до сих пор был жив – слишком уж соблазнительную мишень он представлял собой…

– Да и сразу бы стали шмалять, начальник, не дожидаясь, пока мы выберемся из машины. Мотор издали было слыхать, без глушака-то. Как мы из-за поворота вырулили, так и стали бы палить, как в тире. А оружие у них есть, бля буду, и не ваши «калаши»…

В руке Гриневского вспыхнул фонарик. Жёлтый электрический луч протянулся к «вахтовке», пробежался от колёс до крыши фургона, погас.

– Маша, слышишь меня? – повернувшись к уазику, громко спросил Карташ.

– Да, – раздалось в ответ.

– Оставайся в машине.

И Карташ по-прежнему с пистолетом в руке вышел на дорогу. Вместе с Гриневским они направились к брошенному зэками автомобилю.